Если зрелищность не посажена на шампур смысла.
Беседа после премьеры спектакля «Аккомпаниатор», поставленного на саровской сцене московским режиссером Сергеем КУТАСОВЫМ.
– Я очень рад, что на склоне лет мне повезло принять участие в ТАКОМ спектакле у ТАКОГО режиссера...
Именно эту фразу обронил в случайном разговоре мэтр саровской сцены Владимир Борисович Соколов-Беллонин, спеша на репетицию. Лучшей рекомендации сложно и придумать. С ТАКИМ режиссером надо было встретиться обязательно. И это оказалось на удивление легко. Как будто он вовсе и не ТАКОЙ. А потом ТАКОЙ режиссер, как в самые ценные слова в своей жизни, вслушивался в мой пересказ этой рекомендации настоящего артиста. И я видела, как он старался не пропустить ни одного слова. Сам актер, Сергей Александрович может сыграть, наверное, все что угодно. Но он точно не играл. ТАКАЯ аттестация ТАКОГО актера была для режиссера действительно важна...
– Я закончил Высшее театральное училище имени Щепкина в Москве, – рассказал Сергей Александрович. – Работал актером в Москве, потом уехал к себе на родину в Челябинск, о чем не жалею. Потом был Нижегородский драматический театр. Меня там помнят, надеюсь, до сих пор, потому что играл я там большие роли. Я не хвалюсь, просто о себе рассказываю. Потом поступил в Москве в РАТИ. Это бывший ГИТИС, Российская академия театральных искусств. Поступил на режиссерский факультет к заведующему кафедрой Андрею Александровичу Гончарову. Тогда он был главным режиссером театра имени Маяковского. Это знаменитый наш режиссер, знаменитый педагог, я счастлив, что он меня к себе взял. А дальше я работал в театре имени Рубена Симонова, поставил несколько спектаклей в Театре оперетты, в МХАТ имени Горького, на Таганке.
А потом меня вызвали в министерство культуры и предложили возглавить подмосковный Ногинский драматический театр. Сначала я там просто поставил «Чуму на оба ваших дома» Горина. И вдруг оказалось, что там очень много моих единомышленников по школе. Потому что это следующий курс в Щепкинском училище, который у моего же профессора выпускался через 4 года. Очень хороший театр. И я рискнул: оставаясь в театре Рубена Симонова очередным режиссером, я ушел в Ногинск главным. Но это было очень трудно. Два года назад мне пришлось выбирать. И, как ни странно, живя в Москве, я ушел в подмосковный театр с концами.
Нам повезло, у нас очень крепкие связи с Борисом Всеволодовичем Громовым, губернатором Московской области, который очень много делает для театра. На два года мы закрывались, делали ремонт, осенью мы открываем совершенно новый театр, потому что там будет все по-новому. По последнему, по европейскому уровню. И впервые, вот тут похвалюсь, при мне театр поехал за границу. Я в свое время очень много поставил спектаклей в Польше, Америке, Австралии, Японии. Остались связи, и я сразу свою труппу вывез в Варшаву. Там она имела ошеломительный успех.
А в сентябре минувшего года из Сарова мне позвонила Татьяна Ивановна Левкина: не хотите ли поставить пьесу «Аккомпаниатор»? А я и сам хотел ее поставить, но не срослось. Пьеса интересная, глубокая, современная. Проблемы, которые там поставлены – они вечны. Это проблемы нашего старшего поколения. Если быть честным, они не живут, а выживают. Не говоря уже о том, что отношение к ним людей, склонных к криминалу, тоже определенное. Мы знаем, как старики пропадают из квартир. Как эти квартиры забирают черные риэлторы, мы постоянно видим это по телевизору. Проблема этой пьесы в том, что независимо от того, хорошо с точки зрения финансов живет старик или плохо – не в этом дело. А в том, что внимание им все равно оказывается только формальное. А старики хотят любви. Как и молодые, как и среднее поколение. Без этого жить невозможно. Эта проблема – на все времена. Да и Гарин – не самый плохой автор. Все-таки это современный классик, я считаю. И не зря эта пьеса идет в Москве в замечательном театре «Современник» и в театре Российской армии. Правда, я не видел этих спектаклей. Но пресса пишет о них хорошо. И хорошо, что не видел, а то вдруг бы украл!
В нашей, саровской, постановке заняты замечательные артисты театра. В главной роли – Людмила Афанасьевна Романова, это ее бенефисная роль, насколько я знаю, у нее в конце прошлого года был юбилей. Этот спектакль, в общем-то, сделан на нее. Пусть не обижаются остальные участники этого спектакля. Все замечательно работают, я очень доволен.
Как будут принимать этот спектакль в городе – не знаю. Потому что пьеса – она не предполагает сегодняшней тяги зрителя к развлечению. Сегодня ведь мы знаем, что театр, в основном, это зрелище. Иногда даже довольно бессмысленное. Это касается и Москвы, и вообще пространства театрального. Зрелище, эпатаж, на театр сейчас смотрят с точки зрения развлечения, а не поучения, как говорил Гоголь. А эта пьеса дает возможность проникнуть в душу героев. В какую-то психологию. Поэтому здесь нет танцев, бенгальских огней, фонтанов. Обнаженных мужчин и женщин, к чему сейчас особый интерес у зрительного зала. Но я надеюсь, что зрители соскучились и по такому театру. Потому что хочется понять, про что пьеса, и проследить за процессом, который происходит на сцене. Процесс – это, на мой взгляд, самое важное. Психологический процесс на сцене, реализованный поступками артистов и их восприятием событийного ряда.
– Владимир Борисович Соколов-Беллонин говорит, что вы смогли поставить пьесу в советской манере, когда было важно внутреннее содержание. Эта советская манера ушла с наступлением новых времен?
– Да, с 90-х годов театр резко двинулся в сторону эпатажа и зрелищности. Я не хочу осуждать то, что происходит у моих коллег, в шикарных театрах, таких, как Московский Художественный… Заметьте, Московский Художественный не стал академическим. Табаков снял это с бренда театра. И идут очень спорные спектакли. Да, люди имеют право экспериментировать. Но я как-то ностальгически предпочитаю спектакли Анатолия Васильевича Эфроса, скажем. Глубокие тонкие спектакли без эпатажной выразительности. Без пробежек синих карликов, как говорил мой учитель: «Если будете в эту сторону идти, то тогда пусть еще голый синий карлик пробежит. Тогда будет интересно. Дуракам!» Зрелищность сама по себе неплоха. Но если она не посажена на шампур смысла, если в этой зрелищности я не вижу психологических поворотов, то зачем мне эта зрелищность? Я предпочитаю в этом смысле старую школу. В театре у Петра Наумовича Фоменко я тоже вижу не эпатаж, а очень глубокую психологическую проработку персонажей. И она меня как зрителя трогает значительно глубже.
Думаю, театр все равно к этому вернется. Уже, мне кажется, на складах бенгальские огни закончились. И фонтаны. Надо воду поберечь. А обнаженного тела и так достаточно. Обнажена должна быть здесь душа. Должна быть исповедальность, о которой говорил Станиславский. Потому что именно в зерне русского психологического театра лежит исповедальность, открытая душа, на которую способны очень немногие артисты. Для этого нужно быть одаренным человеком, и должно быть какое-то глубокое содержание внутреннее, мировоззрение. От этого сегодня театр уходит. Но это вернется. Самое главное, когда зал не визжит, улюлюкает и кричит, а когда он слушает. Когда стоит гробовая тишина, и зритель либо улыбается, либо плачет – это самый хороший театр. Психологический русский театр. А не дань моде театров других стран. Хотя и там есть замечательные театры. Но я-то знаю, что зарубежные артисты тянутся именно к такой методе. Недаром они у себя вешают огромные портреты Станиславского.
– Слышала очень интересное мнение, что искусство – это производное от религии, и что человеку, идущему за духовным очищением в театр, лучше бы пойти в храм.
– С точки зрения церкви театр – это грех. А с другой стороны Щепкин так говорил: театр – это храм, либо священнодействуй, либо убирайся вон. Это интересный вопрос, потому что Гафт тоже говорит: греховные мы, актеры, потому что грех – кем-то прикидываться. Надо духовно проживать жизнь именно свою. Но если по-настоящему относиться к театру, к вопросу об исповедальности, такие актеры, как Смоктуновский, Ефремов, Евстигнеев, Леонов несут какой-то религиозный, если хотите, свет. И в этом смысле театр несет не только просветительскую миссию, но и духовную тоже. Конечно, не такую, как церковь, безусловно. Но это все где-то все равно туда. Потому что настоящий театр все равно обращается к душе. Если это по-настоящему добрый, умный и светлый театр, то некий мосточек между этими храмами все-таки существует. Этот тонкий неуловимый мосточек. Потому что речь идет о внутренней духовной жизни человека. Ведь и Гоголь был глубоко верующим человеком, фундаментально религиозным. И он безумно любил театр. И сражался за театр. И посмотрите его труды на эту тему, где он обращается к тем, кто возглавляет наши религиозные воззрения, к священнослужителям. Там он пишет о том, что театр – это большая помощь в религиозном образовании людей. Театр – это кафедра, где можно очень много добра и смысла сказать этому миру. И когда в театре сидят сотни людей и единым смыслом живут – это очень большая облагораживающая роль. Лишь бы смысл этот был замечательный. Очищающий нас. Тогда это здорово. Театр, исполняющий миссию просветительскую и духовную, – это замечательный организм. Становиться фабрикой развлечений – это плохо. Поэтому я поддерживаю идею все-таки государственных театров. Бюджетных. Которых почти нет там, за рубежом. Институт большого количества театров в России тоже поддерживаю. Может быть, не такого огромного, как в Москве. Сам бы половину подпольных театров убрал. А может, пусть лучше ребята в подвале занимаются Пушкиным, Гоголем, хорошими современными авторами, чем они будут колоться героином в подъездах.
– Взгляды на театр наших саровских театральных мэтров, кажется, полностью соответствуют вашим...
– А ведь мы с Владимиром Борисовичем иногда находимся в таком состоянии... даже отчасти оппозиционном. Он человек колючий. Артист – хороший. Он копается, он меня достает, мы не то что ссоримся, но бывают какие-то занозы. Но все происходит от того, что он хочет сделать по-настоящему. Это не разрушительные, легкие конфликты, созидательные, которые должны быть. Потому что обмен определенными творческими конфликтами между актером и режиссером обязательно должен быть. Я вообще за это. Я не люблю деспотизма, несмотря на то, что мой учитель Андрей Александрович Гончаров был очень деспотичным. А ведь он создал одну из лучших трупп мира. Театр Маяковского при нем процветал. Достаточно вспомнить Наталью Гундареву, Армена Джигарханяна, Костолевского, Фатюшина, Виторгана, Лазареву, Немоляеву. Гончаров был очень деспотичным. Мне он говорил: «Так нельзя с артистами. Вы должны отдыхать, это они должны мучиться. Вы вымогаете из них правду. Вымогайте, сидя в зале. А вы все время на сцене им показываете. Не надо, потому что они сядут вам на шею, и вы уже не сможете их оттуда снять!» При этом в жизни он был абсолютным ребенком, добрейшей души человеком. Он все-таки играл в деспота. Он не был деспотом по своей натуре. Он просто считал, что некая дистанция между режиссером и актером должна быть. Чем талантливее был его ученик, тем больше он к нему докапывался и придирался: «Ничего! Зато после меня вам уже ничего не будет страшно!» И один из его учеников сказал фразу, которую я однажды с умным видом произнесу как собственную: «До сих пор на любой материал – Чехов ли это или Гоголь – я смотрю глазами Андрея Александровича Гончарова!»
|
| Категория: Другие газеты | Добавил: Алиса67 (05.12.2011)
|
| Просмотров: 889
| Рейтинг: 5.0/1 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
 |
| Форма входа |
|
 |
|
| Категории раздела |
|
|
|
| Друзья сайта |
|
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
| Наш опрос |
|
|
|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
|
| Облако |
|
|
|
| Поиск |
|
|
|
